Беседа главного редактора «Журналистской правды» Владислава Шурыгина с главным редактором газеты «Завтра» Александром Прохановым
БЛАГОГОВЕНИЕ ПЕРЕД ЖИЗНЬЮ
Владислав ШУРЫГИН. Александр Андреевич, помните свою первую газетную публикацию? Не в газете «День», а вообще первую?
Александр ПРОХАНОВ. Так случилось, что моя первая газетная публикация стала в принципе моей первой публикацией. Впервые я опубликовался в Туве в республиканской студенческой газете, которая выходила на русском языке. В то время я работал в составе геологической партии. Мне хотелось посмотреть Туву, и я предложил свои услуги геологам. Меня взяли в качестве радиометриста. Я ходил по тувинским горам, по этим красно-желтым песчаникам, и искал уран.
К тому времени я уже порвал с авиацией ради «художества» и написал несколько небольших рассказов. Один из них назывался «Тетерка» и повествовал о том, как мы с геологической партией двигались по маршруту и у нас закончилось продовольствие. Мы были очень голодные, усталые и злые. У некоторых за спинами висели карабины. Тропинка, по которой мы шли, была окружена кустами. И вот, приподняв ветки, похожие на тяжелые зеленые занавески, мы увидели тетерку, сидевшую в гнезде на яйцах. Она посмотрела на нас женскими, материнскими глазами и не взлетела. Осталась сидеть на яйцах. И каждый из нас вдруг испугался своих карабинов, своих грубых одежд и своего изнуряющего голода. Мы осторожно закрыли эту зеленую занавеску, чтобы не испугать птицу, и чуть ли не на цыпочках прошли мимо. И вот это-то ощущение благоговения и робости перед жизнью легло в основу моего первого маленького рассказа, опубликованного в студенческой газете.
В. Ш. Первая газета, в которую вы пришли уже как журналист, была «Литературка»?
А. П. Нет. Нужно сказать, что когда я вернулся в Москву, то не мыслил себя журналистом, эта работа мне была совершенно неинтересна. Я писал прозу. Я написал еще один рассказ о слепом летчике, который потерял глаза и был несчастным инвалидом, о его мечтах и грезах. Я помню, что там была такая выспренняя фраза, абсолютно искусственная, но простительная для молодого писателя: «Мне казалось, что у него из глаз растут цветы».
Естественно, что этот рассказ я отнес в журнал «Жизнь слепых», печатавший рассказы о жизни слепых. Он там очень понравился, но напечатан не был по причине того, что показался слишком модернистским. Но у них в штате была вакансия, и мне предложили место. Так я стал редактором отдела и начал много ездить, подружился с главным редактором журнала, который был слепым, стал его поводырем, его глазами. Мы ездили по слепецким мастерским, где изготовляли розетки и штепсели, посещали музыкальные школы, где слепые музицировали и пели хором. Это был целый мир слепых. И мои первые журналистские публикации были посвящены именно этой теме. Так что я до сих пор считаю себя поводырем слепых.
В. Ш. С точки зрения писателя, насколько ему нужна журналистика?
А. П. Журналистика была и остаётся для меня инструментом, позволяющим видеть мир Божий, набираться уникальных впечатлений, попадая каждый раз в новую среду, в новый ландшафт, в новое общество. А кроме того, это способ кормить себя и свою семью, потому что журналистика – это быстрый оборот. Ты пишешь материал, его быстро публикуют, и ты быстро получаешь деньги. Обычно, когда я отправлялся в поездки, я брал сразу несколько командировок от разных изданий. Реализовывал их на одном и том же поле, писал сразу для трех изданий и получал неплохие деньги, позволявшие существовать.
БЕЗ УЧИТЕЛЕЙ
В. Ш. Был ли в вашей жизни человек, которого вы могли бы назвать своим учителем?
А. П. У меня ни в журналистике, ни в литературе не было учителей. Были модные писатели, которыми я увлекался, впрочем, как и многие молодые люди той поры, подражал им. В то время многие увлекались Хемингуэем, Булгаковым, Платоновым. Но, они в конечном итоге, скорее мешали мне, навязывая свой внутренний мир. Так что в какой-то мере это можно назвать потерянным временем.
У меня как-то не было учителей. И в журналистике для меня учителем стал я сам – художник. С самого начала я привнес в журналистику художество – то, чего там раньше никогда не было, да и теперь нет. Журналистика исключает художество. Либо потому, что журналист не умеет писать художественно, либо потому, что сама профессия исключает то, что называется образ, красивость. Там нужны факты, расследования, броские напыщенности.
В. Ш. Вы застали то удивительное время, когда были живы большинство наших знаменитых писателей: Шолохов, Твардовский, Леонов и многие другие. Насколько писательское сообщество было открытым? Происходило ли общение молодых писателей с классиками?
А. П. В те годы я уже втянулся в мир пишущих и, как полагал, нуждался в их оценках. У меня же никогда не было рядом писателей. Вернувшись из Тувы, я привез с собой целую кипу рассказов, написанных там. Мне нужно было проверить, что это за тексты, достойны ли они называться прозой. Меня представили одному писателю, сейчас абсолютно забытому, который написал книгу о французском легионе, в котором он в свое время находился. Книга в то время была на слуху. Это был невысокого роста старый человек, типичный еврей. Он попросил принести ему рассказы, я отнес. А через неделю мы встретились. И он с иронией сказал: «Мой милый, умоляю вас никогда больше не браться за перо. Можете красить стены, строгать бревна, но заклинаю, никогда больше не берите в руки перо!»
Для меня это был сокрушительный, смертельный удар. Никогда прежде я не испытывал подобной боли, подобных страданий. Он нанес удар в самую сердцевину моей души. Я всё подчинил тому, чтобы стать писателем: бросил профессию, невесту, полагая, что одиночество – это путь художника, уехал из Москвы, порвал со столичной пропиской, оставил своих родных, маму и бабушку, – и всё это ради того, чтобы стать писателем. И вдруг такой страшный удар в самое сердце! Это была чудовищная боль.
Я помню тот вечер, когда трагически возвращался домой. У меня было пограничное состояние, мелькала мысль, а не покончить ли с собой, ведь судьба сломана. Когда я зашел домой, во мне что-то произошло, какая-то концентрация (потом подобное несколько раз происходило в моей жизни, когда на грани полного исчезновения или распада во мне вдруг что-то включалось, и я собирался в сгусток). Я сел за стол и написал один из своих лучших рассказов того времени – рассказ про табун, который гулял по тувинской степи. В это время среди животных степи началась эпидемия сапа, и были собраны бригады, уничтожавшие больных животных. И вот этот табун был окружён таким отрядом, и начался его расстрел из автоматов. Один жеребец перепрыгнул через оцепление и помчался в степь. В него вонзилось сразу несколько очередей. А когда он рухнул, прискакал всадник с криком: «Не тот табун!»
Так я победил свою внутреннюю катастрофу, и с тех пор мне уже не было страшно.
В. Ш. Кто из писателей вас первым поддержал?
А. П. Сначала меня поддержал заместитель главного редактора «Литературной газеты» Сырокомский, который прочитал несколько моих очерков, опубликованных в «Литературной России». Они были посвящены русским песням, фольклору, игрушке, быту и написаны в стилистике тех самых напевов, которые можно назвать фольклорными, хохломскими. Это ему показалось очень интересным и забавным: сухая, аналитическая «Литературка» получала в моем лице такого певца. Он пригласил меня на работу на полставки, что называется, с улицы. Так я стал корреспондентом «Литературной газеты». А через два месяца фольклорного художника и писателя, писавшего рулады, золотые вавилоны, песни а-ля Лесков, направили на войну. Это была моя первая встреча с огнем, смертями и боем, с реальной государственной проблематикой.
Из писателей же первым, кто меня поддержал, был Юрий Трифонов, который в той же самой «Литературной России» (хвала ей и спасибо тем людям, которые нас печатали) прочитал мой рассказ, написанный таким же ярким, полуфольклорным, огненным языком. Поскольку я его заинтересовал, он навел обо мне справки и пригласил встретиться, попросив, чтобы я принес ему всё, что написал. И вот я пришел на встречу к нему с целой грудой рукописей, во многом еще черновых и не оформленных. Он отнес их в издательство «Советская Россия». И вскоре вышел мой сборник, предисловие к которому написал Трифонов.
«У ГАЗЕТЫ ДОЛЖНА БЫТЬ АРМИЯ»
В. Ш. Вам удается необъяснимым образом 22 года издавать одну из самых странных газет в информационном пространстве России. Опустим вопрос, как именно вам это удается. Но за эти 22 года – чем она для вас была? Как менялась в ваших глазах?
А. П. Это была газета информационных войн, прежде всего. Она не была традиционной по многим причинам, и это видно. Но функция ее, когда она замышлялась, заключалась в ведении войны. Когда мне говорят, что журналистика – это добывание правды, истины, информирование человека, я категорически возражаю. Цель журналистики – это информационная война.
Когда мне Владимир Карпов поручил создать газету «День», на тот момент «Литературная газета» стала абсолютно либеральной, с ее страниц вытеснили всё, что было связано с русской идеей, с государством. Писательский мир лишился большей половины территории, на которой писатели, да и не только писатели, могли высказываться. Тогда Карпов задумал создать еще одну газету, и я согласился её возглавить. И первое, что я сделал, это пошел к бывшему главному редактору «Литературной газеты» Чаковскому. В то время он для многих был кумиром, для меня он тоже был недостижимым человеком, который раз в неделю появлялся в редакции, дымя сигарой и не замечая никого, двигался по коридорам, а потом куда-то исчезал, как будто боязливо относился к людям. Я с ним, практически, ни разу не общался.
И вот я, став главным редактором «Литературной газеты №2», несравненно более слабой и безденежной, без репутации, пошел к Чаковскому, чтобы узнать тайны издания газеты. Он пригласил меня в свой дом на Тверской, предложил виски. Мы сидели в какой-то полутемной комнате, и он вдруг спросил меня: «А кого же эта газета обслуживает?» Я ответил, что никого не обслуживает. Что она должна создавать идеологию, формировать смыслы. Он усмехнулся и произнес: «Это неправильно, газета всегда должна кого-нибудь обслуживать».
Я запомнил эти его слова. И сегодня понимаю их смысл. У газеты должен быть не просто свой абстрактный читатель, у неё должна быть армия, которая готова с ней идти в бой, а у этой армии – командармы. Поэтому моя газета всегда была газетой войны, я сражался с узурпаторами-либералами, захватившими всё информационное пространство страны и гвоздившими по моим ценностям. Ценностям, у которых не было реальных защитников, – может быть, только «Советская Россия» и «Русский вестник». Моя газета была создана для войны, и мы сражались в неравных боях, давали выход на своих страницах тем нелиберальным идеологиям, которые созревали в нас.
В. Ш. А как удалось выжить?
А. П. Просто мы не были мамонтами…
В. Ш. Сегодня газета существует, газета работает. И вы лично, и она находитесь в каком-то удивительном состоянии, когда в обществе происходит признание масштаба вас как писателя, как редактора, как общественного деятеля, признание того, что сделано, и возможностей что-то сделать еще. В этом состоянии что есть будущее для вас и газеты?
А. П. Не знаю. Я думаю, что издание газеты «День» было самым ярким периодом моей газетной судьбы. Это была действительно свежая газета, предельно политизированная, поскольку шла политическая схватка между проповедниками новой российской государственности. У нас был союз красных и белых, шло историческое строительство, появлялись новые люди, формировался «Фронт национального спасения», создавался такой политико-идеологический «крест». Были яркие вечера, появились очень интересные политики, философы, писатели и художники.
Всё это кончилось восстанием 93-го года, разгромом Дома Советов, истреблением газеты «День». Так закончился этот период, грозный, но в то же время какой-то лихой. Но после того, как танки отстрелялись по Дому Советов (они отстрелялись, можно сказать, по всему обществу, в том числе и по газете «День»), возникла другая газета – более суровая, сложная, осторожная, иногда более политически истеричная. Это была также газета Сопротивления, но гораздо более угрюмого, сложного и ограниченного своими возможностями. Пропали многие люди, сотрудничавшие с нами до расстрела 93-го года. Кто-то затих и сломался, кто-то умер.
Но, в конце концов, возник следующий новый период. Период, когда сама власть стала меняться, мутировать. После смерти Ельцина, с приходом Путина в этой власти начались изменения. Возник и стал усиливаться реальный патриотический контекст. В этом смысле наша газета вдруг стала каким-то образом коррелировать со стремлениями Кремля. И эта корреляция всё время усиливается. Чем в большей степени Кремль становится патриотическим, тем легче нам работается.
Кремлю год назад был нанесен ужасный удар Болотной площадью. Но это еще больше укрепило наши позиции, потому что Кремль стал искать возможность опереться на патриотических мыслителей и патриотическую идеологию. И газета «Завтра» в этом смысле оказалась благодарным поприщем. Именно этим я и объясняю усиление нашего влияния. Раньше мы тоже влияли на публику, теперь же это влияние просматривается в гораздо более широком спектре – под него подпадает и сам Кремль, ведь мы поставляем туда свои идеи. Некоторые из них пока что отвергаются, другие усваиваются.
Мы сейчас в еще меньшей степени стали газетой политики, а в большей степени превратились в газету идеологии. Для любой газеты уменьшение ее политической компоненты всегда опасно. Народ хочет политики, а не идеологии. Поэтому, как мне кажется, по мере того, как мы удаляемся от сиюминутной политики, наша газета теряет часть своего влияния в реальном обществе. Но вместе с тем мы приобретаем всё большее влияние в идеологических сферах, в интеллектуально-элитарных кругах.
В. Ш. Вам нравится журналистика? Как вы относитесь к этой профессии?
А. П. Если честно, то я не люблю журналистов. Когда меня представляют, как журналиста, я съеживаюсь. Мне кажется, что это нарочитое уменьшение моих возможностей, моей роли. Но с другой стороны, если это нужно, если кто-то видит во мне журналиста, то почему бы и нет. Хотя мне было бы странно слышать по радио или телевидению фразу: «Сейчас у нас в гостях – журналист Иван Бунин…»
В. Ш. Что хочется успеть?
Обращаем ваше внимание что следующие экстремистские и террористические организации, запрещены в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).