Военная тайна Игоря Прокопенко

Беседа главного редактора газеты «Журналистская правда» Владислава Шурыгина с заместителем генерального директора телеканала «РЕН-ТВ» по документально-публицистическому вещанию

ВЛАДИСЛАВ ШУРЫГИН. Игорь, я хорошо помню, как много лет назад, в далёком 1988 году, ты появился на пороге редакции нашей газеты московского округа ПВО «На боевом посту» со своим первым материалом. Молодой старший лейтенант, политработник одного из авиационных гарнизонов. Но как получилось, что ты, войсковой офицер, вдруг начал писать?

ИГОРЬ ПРОКОПЕНКО. Так уж вышло, что после окончания высшего военно-политического училища я увлёкся наукой. Как-то раз я, выбрав выходной, приехал в Москву, и в Военно-политической академии имени Ленина смог найти себе куратора и даже обсудить с ним тему будущей научной работы. Возникла необходимость иметь печатные публикации. А где я мог напечататься? Только в военной прессе, которая тогда являлась огромной структурой, насчитывавшей сотни газет и журналов. Так я появился в газете «На боевом посту». Там в коридоре я столкнулся с начальником отдела боевой подготовки авиации Александром Войновым, который, узнав, что я служу в авиационном гарнизоне, неожиданно предложил мне написать заметку о службе. Вернувшись в гарнизон, я сел за написание текста. Написал, отправил и забыл о нём в горячке дел. Каково же было моё удивление, когда через две недели этот материал примерно из 350-ти строк вышел в газете! Я мгновенно стал звездой у себя в части. А в конце месяца – ещё одна неожиданность: вдруг пришёл гонорар, целых 35 рублей. Я был искренне удивлён тем, что за удовольствие писать и публиковаться ещё и платят! Это был самый большой мой шок.

Сегодня я испытываю глубокую благодарность сотрудникам газеты, Александру Александровичу Войнову, тебе, Владислав, нашим машинисткам, которые тогда разобрали мои каракули и перепечатали их набело.

Потом мне прислали ещё одно задание и ещё одно, я стал чуть ли не еженедельно публиковаться, а потом меня вдруг вызывает заместитель начальника Центра полковник Виктор Александрович Малютин, который относился ко мне очень хорошо. Вызвал он меня и говорит: «Тобой тут заинтересовались из Москвы. Как ты смотришь на то, чтобы переехать в Москву и стать журналистом?». Для меня этот вопрос оказался неожиданным. На службе у меня всё было хорошо, собирался поступать в Академию, писал работу по философии… Я даже растерялся: «Не знаю, – говорю, – можно я пойду посоветуюсь с женой?». И он мне сказал золотые слова: «Запомни на всю жизнь: человеку шанс даётся только один раз в жизни, чтобы всё изменить. Второго уже не будет. Поэтому давай собирай своё шмотье и бегом в Москву, чтобы духу твоего здесь не было». Вот так, с помощью пинка доброго полковника я оказался в замечательной газете «На боевом посту», в отделе боевой подготовки авиации, за соседним с тобой столом, и эти годы были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни.

Но это чуть позже, а как только я приехал в газету и начал работать, то с шокирующей очевидностью осознал, что журналист я ещё просто никакой! Я почти ничего не умею. Я писать не умею, я не знаю, что такое стили, рубрики, полосы и тому подобное. И, как человек ответственный, я стал учиться день и ночь. И сегодня всем молодым журналистам, которые приходят ко мне наниматься на работу – а коллектив у нас огромный, порядка трёхсот человек, – я рассказываю, что для того, чтобы научиться писать, я, например, одну заметку переписывал 15 раз. Причём я переписывал по-разному: в стиле газеты «Коммерсант», в стиле «Московского комсомольца», «Комсомольской правды», журнала «Огонёк», в стиле Чехова и в стиле Набокова. И это я делал для себя – хотел научиться грамотно складывать слова в предложения, чувствовать слово. Потому что одних способностей, которые, наверное, у меня были, конечно, для журналиста недостаточно.

В. Ш. Ты помнишь первое ощущение от работы журналистом? Что тебя удивило, задело?

И. П. Первое удивление для меня, как для военного – почему нет утреннего построения в газете? Это же логично, нормально! В армии все строятся. Почему тут каждый приходит, когда хочет, и уходит, когда захочет? Вот это был первый шок. Поскольку я, как суворовец, с 14 лет в армии, и отсутствие построения было для меня нарушением всех жизненных устоев. И, конечно, я был опьянён профессией, потому что я хотел писать. Я старался как можно быстрее научиться, и когда однажды я написал очерк об офицерах – потом его перепечатал журнал «Советский воин» – я понял, что у меня что-то получается. Крылья держат! А дальше я просто очень много писал, много работал – везде: в газетах «На боевом посту», «Московский комсомолец», в журнале «Огонёк»… Мне казалось, что в Москве нет газет или журналов, для которых я не писал. Это происходило с 1989 по 1991 год.

В. Ш. Но как получилось, что ты от бумажной журналистики вдруг ушёл к видео? Ведь я тебя знаю, как прекрасного пишущего журналиста. Почему ты изменил газете?

И. П. Мы все – пишущие журналисты, старая школа. Мы, кто работал в 80-90-е годы, застали газетное дело как литературное искусство. Ведь если посмотреть на сегодняшнее печатное слово – оно более телеграфное, безэмоциональное, более информационное. Мы же имели роскошь писать очерки, репортажи, портреты, зарисовки – это уже литература! Я всегда своим журналистам говорю, что к любой заметке надо относиться как к предтече литературного произведения, и неважно, заметка это в тридцать строк или очерк… Я считаю, что в то время работа в газете была литературой. Сегодня, конечно, журналистика другая, и требования другие.

А на телевидение я попал случайно: мне предложили попробовать себя на центральной телестудии Министерства обороны. И из любопытства я решил посмотреть, что это за зверь такой. Как только я пришел, мне сгрузили на руки кучу «бетакамовских» кассет и сказали: вот этот материал наснимал человек, который сейчас увольняется за профнепригодностью, ты должен их отсмотреть и сделать из этого материала фильм для канала ТВ-6. «Хорошее начало, – подумал я, – если из материала, снятого человеком, который не справился с задачей, мне теперь поручают сделать фильм, то что же будет дальше?»

Для начала отправили меня к режиссёру Борису Захаровичу Обозюку, старому ВГИКовцу, телевизионному зубру, чтоб меня научил, рассказал, что делать. И вот, сидит этот замечательный человек и спрашивает: «Ты “Монтаж” Эйзенштейна читал?» Я говорю: «Нет». Он: «Старик, а чего ты пришел? Это же телевидение! Нет, старик, ничего не получится…» Забегая вперёд, скажу, что, когда спустя два года в этой организации я возглавил крупную редакцию и Борис Захарович оказался у меня в подчинении, уже я, когда он мне приносил очередной сценарий, ему говорил: «Борис Захарович, ты “Монтаж” Эйзенштейна читал?»

С телевидением у меня повторилась та же история, что и с газетой – я начал очень много снимать, и почти сразу понял, что телевизионный язык очень сильно отличается от газетного: предложения короче, проще, меньше прилагательных. Трудно было наступить на горло литературной «песне» и заставить себя писать иначе, но энергии и желания было более чем достаточно.

Как-то поехал я в Кострому за информационным сюжетом. Там было училище химзащиты, я приехал туда снимать пятиминутный сюжет, а в результате снял материала на целый фильм. Он получил название «Офицерский романс». Это был мой первый фильм на 48 минут. Именно этот фильм, как я понимаю, Павел Грачев потом показал Михалкову, после чего последний отправил в это училище бригаду актеров, которые потом играли у него в «Сибирском цирюльнике». Помню, как сдавал второй фильм, который вышел в эфире на Первом канале: тогда ещё была система сдачи фильмов. Вот сидят в комиссии две тётки, прожжённые телевизионные вороны, сидят и плачут. И тогда я понял: получилось! Уж если эти плачут, значит получилось. А потом жизнь переменилась до каких-то невозможных пределов, потому что началась чеченская война. Я улетел 27 декабря 1994 года в Чечню, надеясь, что это на два дня и что вернусь к Новому году домой. Но начался новогодний штурм, и мы там остались. И выбрался я оттуда только 13 января. Мы работали для программы «Время». В стране ещё не знали тогда, что это война, и программа «Время» шарашила один мой стэнд-ап (комментарий перед камерой) из зоны боевых действий за другим. И тогда я вдруг подумал о близких, о маме, зачем я себя в кадре записывал, можно же было просто сделать материал…

За все последующие годы нами было сделано порядка 18-ти фильмов на чеченскую тему. И первый сериал – «Чеченский капкан» – стал лауреатом национальной телевизионной премии ТЭФИ. У нас получилась такая большая видеохроника тех событий, начиная с того момента, когда Дудаев, бравый советский генерал, приехал в Чечню, и заканчивая тем, как федеральные силы покинули эту республику.

В это же время была создана центральная телерадиостудия Министерства обороны, которая оказывала помощь телеканалам в подготовке новостных выпусков. Её журналисты сотрудничали с различными новостными программами. Коллектив был молодой, «дикорастущий», из него вышли такие замечательные журналисты, как Александр Минаков, один из лучших обозревателей «Вестей», Евгений Кириченко, делавший программу «Забытый полк»… Мы фонтанировали идеями, и через два года я придумал программу под названием «Присяга», которая начала выходить на Российском канале. К удивлению телевизионных зубров, эта программа сразу же попала в десятку самых лучших программ телеканала, она была об армии, о войне, поскольку выходила в годы чеченских событий.

Чего мы только ни пробовали, как только ни экспериментировали! Но тут случилась очередная смена министра обороны. Пришла команда маршала Сергеева, ныне покойного. Тогда вдруг люди в погонах из высоких кабинетов почувствовали, что ТВ – это деньги. И решили эту синекуру возглавить. При этом журналисты – те, кто, собственно, делали студии известность и славу – оказались лишними. Пришли новые люди и прекрасно расселись в наших креслах, оставив нам лишь рабский труд на дядю, то есть на себя. Поскольку я категорически не хотел работать в таких условиях, мне пришлось уволиться из армии. Прямо скажу, решение это мне далось большой кровью, поскольку без армии жизнь я не представлял. Даже сегодня, несмотря на то, что я работаю на телевидении, я продолжаю считать себя офицером.

После моего ухода дела у студии пошли под откос, и через два месяца программа без нас закрылась. А я получил предложение перейти на Первый канал и уже согласился там работать, но тут произошла история, круто изменившая мою судьбу. Как-то я шёл по Зубовскому бульвару и встретил Владимира Молчанова, бессменного автора и ведущего программы «До и после полуночи», где я впоследствии проработал какое-то время в качестве внештатного корреспондента. Он сказал мне, что на канале «РЕН-ТВ» формируется новостная служба и тогдашняя владелица канала Ирена Лесневская просит, чтобы я помог сформировать новости. Тогда, в сравнении с Первым, этот канал был очень маленьким, но я подумал, что пока я в отпуске, почему бы не подработать? И вот, я пошёл подработать, мы начали формировать новости – те самые новости, которые сегодня считаются уникальным явлением, и я вдруг понял, что мне это интересно.

А потом я предложил концепцию новой программы, которая называется «Военная тайна». Руководство канала её утвердило, мы очень быстро сделали пилот, поставили в эфир 6 сентября 1998 года – таким образом, через пару недель нашей программе будет 15 лет. Так началась моя новая жизнь на канале «РЕН-ТВ». Когда я пришел туда, там работал Эльдар Рязанов с «Парижскими тайнами», Евгений Евтушенко с программой «Поэт в России – больше, чем поэт», Леонид Филатов с программой «Чтобы помнили», Юрий Никулин и Григорий Горин с программой «Белый попугай». Это было какое-то невозможное количество уникальных людей на один квадратный метр, целая эпоха для российского кино и телевидения. Удивительная атмосфера! С этими людьми было интересно и почётно работать.

В. Ш. Игорь, скажи, чем для тебя отличается сегодняшняя журналистика от той, из которой мы выросли?

И. П. Если считать, что мы выросли из журналистики 90-х годов, то она отличается от сегодняшней так же, как и Россия 90-х отличается от России нынешней. Тогда было больше авантюризма, было много неизвестного, непаханых полей, всё делалось впервые, мы очень многое пробовали, больше было возможностей для тех, кто хотел экспериментировать, для тех, кто горел своей профессией.

Когда я начал заниматься документальным кино, на телевидении наблюдалось засилье игровых шоу – «Поле чудес», «Угадай мелодию», это было красиво, ярко, дорого. Документальное же кино находилось на периферии телевидения, для него вечно не было денег, но при этом очень многое можно было в этом жанре попробовать, поскольку ещё не сложились форматы и документальное кино оставалось ещё «авторским». Это сейчас документальное кино форматное: абзац-синхрон-абзац-синхрон-абзац-финал, а тогда можно было пробовать, можно было «лайфы» делать (картинки без закадрового текста), тексты какие хочешь писать. Учитывая, что начали открываться архивы, мы купались в информации и новых сюжетах… Но время этой бесхозности длилось недолго. Вдруг выяснилось, что это самое документальное кино, которое делают какие-то странные ребята, по доходам сравнимо с теми дорогими проектами, что прежде заполняли эфир. И тогда для документального кино настали тяжёлые времена, потому что его начали загонять в вечернюю сетку, в формат. И тут же возникла необходимость снимать только то, что приносит цифры. Так что независимости тогда, может быть, было меньше, но свободы гораздо больше.

В. Ш. На сегодня что представляет собой ваша компания?

И. П. На сегодняшний день я являюсь заместителем директора «РЕН-ТВ» по документально-публицистическим проектам. Теперь документальное кино у нас составляет весомую часть вещания, по объёму и результативности не имеет аналогов на других каналах. В год у нас получается до тысячи часов документального вещания.

В. Ш. Насколько политика вторгается в вашу работу?

И. П. В 90-е годы политикой занимались все. Сейчас – только люди, которым это положено по должности. Сегодня никто ничего не требует: никто не заставляет говорить, что Навальный – это хорошо, никто не требует говорить, что Навальный – это плохо. Другое дело, что я, как человек, который сделал немало политических расследований, вижу, что сегодня мои политические расследования смотрят плохо. Поэтому, как руководитель, в том числе и самого себя, я понимаю, что надо сворачивать эту сферу деятельности и делать то, что приносит цифры, поскольку у нас же телевидение коммерческое, интерес к политическим расследованиям угас году в 2005-м. Что бы я ни делал, мне говорят: зачем ты паришься, это не приносит цифры! Ты же работаешь не на канале, который живёт на чьем-то финансировании. Это коммерческое предприятие! Вот когда зритель начнёт снова смотреть политику, мы начнем её делать.

В. Ш. Есть ли у тебя в журналистике люди, которых ты считаешь для себя примером и образцом в профессии? Кто был и остаётся для тебя маяком и мерой мастерства?

И. П. В журналистике нет. Если говорить о примерах и «путеводных маяках», то скорее они не из области журналистики, а из литературы. Бунин, Чехов – эти два моих маяка, которые мне светят, которые возбуждают во мне амбиции писать и снимать. Понятно, что это маяки недостижимые, но они освещают путь. И всё же самым-самым современным для меня писателем был и остаётся Набоков. Это действительно тот пример, которому я следую уже много лет и у которого не устаю учиться…

Обращаем ваше внимание что следующие экстремистские и террористические организации, запрещены в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).