Беседа главного редактора «Журналистской правды» Владислава Шурыгина с главным редактором «Литературной газеты»
В.Ш.: Юрий Михайлович, Вы, с журналистской точки зрения, совершили чудо. Я помню «Литературку» начала 90-х, когда газета фактически исчезла с печатного небосклона. Я помню, как ее выгоняли из Союза писателей, как обещали светлое будущее и дрейф на белых яхтах, и как закончилось все тем, что тираж был приближен к нулю. Потом пришла новость, что Вы стали главным редактором. Прошло несколько лет, и по своему влиянию, размаху, масштабу газета вернулась к уровню той знаменитой «Литературки», которая когда-то гремела на всю страну. Какова, исходя из Вашего опыта, формула возрождения, реанимации газеты?
Ю.П.: Когда в 2001 году я пришел в «Литературную газету», я застал в ней этакий заповедник озлобленных либералов, которые уже даже на фоне традиционного отечественного либерализма выглядели маргиналами. Газета напрочь была зачищена от почвенников, авторов с советским, имперским мышлением, имя Валентина Распутина десять лет вообще не упоминалось. Вот это замалчивание крупных фигур противостоящего идейного лагеря – характерная черта наших либералов. Если бы им дали волю, они бы сделали вид, что и Шолохова не существует, что, кстати, в ельцинские времена и было. Между прочим, вылетели к тому времени из газеты и честно мыслящие либералы, сочетающие либеральные идеи с патриотизмом.
Я помню, как на первой полосе каждого номера почему-то обязательно размещалась злая карикатура на русского человека. То он под забором пьяный валяется, то еще в каком-нибудь непотребном виде… И вот как-то, день на второй, когда я пришел на работу, охранявшая редакцию пожилая женщина – ВОХР тогда еще нас охранял – показала на карикатуру в предыдущем номере и спросила: «Скажите, а при Вас такого не будет?». Я пообещал ей, что при мне такого не будет. И первое, что я сделал – это развернул газету прочь от этого бессмысленного, оголтелого либерализма.
Прежде всего, мы вернули всех изгнанных со страниц газеты авторов. И когда газета стала более-менее центристской, мы постепенно, в течение двух-трех лет, вернули многих читателей, что было сделать очень непросто. Потерять читателей элементарно, а вот возвращать… И до сих пор есть регионы, в которых так обидели читателей, что когда спрашиваешь мнение о газете, отвечают, что нет, «Литературную газету» не читаем… Почему? Да потому, отвечают, что вы там такую ерунду писали в 90-е годы, что не хотим больше ее открывать вообще.
Но с другой стороны, я понимал, что «Литературная газета» не может быть рупором какой-то идейной группы, как «Новый мир» или «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», она должна быть изданием всего культурного сообщества. Поэтому те либеральные журналисты, которые не захотели уйти, зная мои взгляды, они все остались, работают до сих пор, и я убежден, что состав редакции по своим взглядам и убеждениям должен отражать общественные настроения. Если в газете работают одни либералы – это один кошмар, если одни монархисты – это другой кошмар, если одни коммунисты – это третий кошмар. Мы должны предложить своему читателю объективную картину.
В.Ш.: Я перестал читать толстые журналы в начале 90-х годов, потому что все они превратились в замкнутый мир одних и тех же авторов, от чего пострадал прежде всего сам литературный процесс. Все стали погружаться во взаимные войны, наплодили кучу союзов…
Ю.П.: Все 90-е годы государственная политика была направлена на маргинализацию писателей с государственно-патриотическими взглядами и традиционалистов. Их направленно отодвигали в сторону, шельмовали. Это коснулось даже фронтовиков. Я тогда вел передачу на российском канале и в 1995 году на юбилей победы предложил собрать в студии поэтов-фронтовиков, а тогда многие еще были живы — Кочетков, Викулов, Левитанский, Старшинов. Мне ответили: да кому это надо — старье все это, обломки империи? Но я тогда дошел до самого верха, устроил скандал, и передачу эту все-таки удалось провести. Получилась уникальная запись — она хранится в архивах — где рядом сидят Левитанский и Викулов, а всего их собрали человек двадцать. И вскоре после этого человек пять или шесть умерли.
Я понимал, что этот перекос, эта ставка на постмодернистов, большинство из которых просто графоманы, делается намеренно. Поэтому требовалась определенная «реконкиста», и первые два-три года газета возвращала в литературное пространство людей, которых просто вычеркнули из него — таких, как Бондаренко, Распутин, Кузнецов, Куняев… Когда мы напечатали Куняева на первой полосе, это вызвало шок…
В.Ш.: То есть, по большому счету, вы совершили разворот в сторону традиций…
Ю.П.: Да, традиций и реальной памяти, потому, что началась своего рода вивисекция всего советского периода литературы. Тут очень показателен был младший Гельман. В одной телевизионной дискуссии со мной он было понес, что все советское искусство — дерьмо и дрянь, что эту страницу надо забыть как кошмар. Тогда я спросил: «Что, все было дерьмо?» Он ответил: «Абсолютно все!» Я: «И в литературе тоже?» Он: «И в литературе тем более! Идеологическая подстилка». Я говорю: «А драматург Гельман?» Пауза… потом: «Нет, папа хороший писатель…» Вот в этом классический либерал: папа, дедушка хорошие, все остальные — полное дерьмо.
В.Ш.: Вы начали свою творческую биографию еще в советской журналистике, с 1981 по 1986 гг. работали в газете «Московский литератор», покинули которую с должности главного редактора. А вернулись в журналистику фактически в 2000-е годы… Какой вам виделась советская журналистика в сравнении с сегодняшней?
Ю.П.: Советская журналистика была таким минным полем, по которому там и сям были расставлены табу. Наступил на табу — и у тебя большие неприятности. Могло ногу оторвать, могло и голову…
Помню, как всех нас подставил Феликс Чуев — опубликовал у нас стихи про осень, осенний пейзаж. Вызывают в главлит, спрашивают:
— Вы что себе позволяете? Вот, читайте Чуева стихи…
— А что здесь такого?
— Не понимаете? А вот читайте акростихом: Сталин в сердце!
Да, были вещи, о которых совершенно нельзя было говорить. Но сегодня эту ситуацию пытаются представить так, словно из-за всех этих издержек человек не мог быть самим собой. Вот в этом — глубокая подмена. Потому, что большинство нынешних записных либералов старшего поколения как раз были истовыми работниками советского идеологического фронта. Именно поэтому они пытаются представить все так, словно по другому было просто невозможно, а то «узелок — вагон — Колыма». Но это вранье! На самом деле в тех условиях тоже можно было быть абсолютно принципиальным человеком, вести свою линию.
В.Ш.: То есть, литература развивалась…
Ю.П.: Да, и я всегда был в этом смысле самим собой, и мне не нужно было просыпаться на утро другим. В сегодняшней журналистике обратная ситуация: все можно, но в рамках того консорциума, в котором ты работаешь. Если в либеральном, то протащить туда патриотические смыслы невозможно — оторвут голову похлеще, чем в ЦК партии. В ЦК партии перед тем, как оторвать голову, с тобой беседовали, что-то объясняли, теперь за преступление против своей ватаги накажут быстро и беспощадно. Ситуация в идеологическом смысле более жесткая.
С молодежью беда! Большинство журналистских факультетов воспитали молодых журналистов в духе абсолютного либерализма, и эти журналисты, которые теперь приходят наниматься к нам на работу, не знают, что была очень влиятельная консервативная журналистика, не знают кто такой Меньшиков, Катков, Суворин. Эти люди уверены, что в журналистике всегда были только либералы, а остальные все были мерзавцы и черносотенцы.
В 90-е годы это было понятно — тогда царил экстремальный либерализм, идеология монолиберализма, которая сменила монокоммунизм… Но сейчас-то задачи государства и вызовы изменились, они направлены на усиление консервативно-патриотического сознания. Чтобы не дать этому новому потрясению разметать ту соломенную хижину, которую мы на обломках советского союза возвели. Но по инерции журналистов продолжают готовить в духе вот этой «либеральной невинности». В результате, наше журналистское сообщество — и это особенно заметно в столице — настроено на разжигание очередного пожара. Потому что их так обучили. И поэтому нынешней власти в журналистской сфере не на кого опереться. Ведь если все это время подготовка журналистов-либералов шла системно за счет государства, то журналисты с государственно-патриотическим характером — это штучное явление, связанное или с семейной традицией, или с какой-то внутренней историософской революцией.
Поэтому если завтра наше государство пошатнется, то основная журналистская масса закричит «Ату!», воспользовавшись теми микрофонами, возле которых они сидят. Это была иллюзия, что если мы закормим либералов, то они будут надежной опорой для государства. Но вся суть-то либерала в том, что если он куснет кормящую руку до крови, то испытает колоссальное удовлетворение. Так что как либерала ни корми, он все равно будет в Америку смотреть.
В.Ш.: А правда как понятие в журналистике существует вообще?
Ю.П.: В журналистике правда — это та часть истины, которая тебе близка. Идеологически, профессионально, возрастно, гендерно… как угодно. В том-то вся и сложность, что сказать, что либералы врут — это тоже неверно . Например, заходит речь о Великой Отечественной войне. Что начинают кричать либералы? «Положили тридцать миллионов жизней! А у немцев погибло девять всего». Правда это? Правда. И патриот согласится. Но ведь по потерям среди военнослужащих разница всего миллион. Мы потеряли восемь, они семь. Остальное — гражданское население: у нас 22 миллиона, у немцев — миллион. Ну и кто уничтожал наше гражданское население? НКВД?
Вот и получается, что наши либералы любят ту часть правды, которая работает на негативный образ нашей страны и ее истории. И в 90-е годы никакие контраргументы не допускались. Впрочем, это продолжается и сейчас.
Эта проблема полуправды может стоить нашему государству целостности. Потому что самая влиятельная часть нашей журналистики — это геростраты. Но драма геростратов состоит в том, что они гибнут вместе с тем социумом, который ведут к разрушению. Ведь те геростраты, которые стояли у истоков Февральской революции 1917 года, или погибли, или влачили мученическое существование в изгнании. В этом трагедия герострата, который совершает преступление против своего народа.
В.Ш.: Что тогда порядочность в журналистике?
Ю.П.: Это прежде всего объективность. Всестороннее изложение фактов, независимо от твоей личной точки зрения. Ведь любимый метод работы либералов — умолчание или оглупление и доведение до абсурда.
Кроме того, журналист обязан быть патриотом. Потому что он оказывает влияние на умы, его слово — это залог государственного здоровья. А это самое сложное — сочетать гуманизм, интересы маленького человека и государства, у нас они традиционно сталкиваются и, как правило, не в пользу маленького человека. Но маленький человек на генетическом уровне должен понимать, что лучше пострадать от своего государства, чем лишится его защиты… Потому что тогда страдания будут стократ.
В.Ш.: Что Вы не приемлете в журналистике?
Ю.П.: Абсолютную тенденциозность, лживость, вот эту фигуру умолчания, сокрытие фактов и аргументации оппонентов и особенно «чужебесие» — когда журналист начинает смотреть на историю, беды, победы своей страны глазами чужой цивилизации: атлантической, германской, восточной… Это уже не искажение даже, а шизофрения, которая поселяет хаос в мозгах. И вырастает молодежь с бациллой ненависти к собственной стране, живущая с убеждением, что ей не повезло родиться в «этой стране» и нужно при первой возможности из нее свалить. Внедряется это креативно и даже талантливо в их мозги, но чем это кончится?
В.Ш.: Существует ли корпоративная солидарность в журналистике?
Ю.П.: Да. Притом, что многие мои друзья и товарищи не всегда разделяют мои взгляды, но когда в моей жизни случились большие неприятности, я эту солидарность с их стороны почувствовал. Да, мы полемизируем, но понимаем, что никогда не нужно переступать грань, становясь врагами на уничтожение.
В.Ш.: То есть порядочность превыше идеологических расхождений?
Ю.П.: Да. Ты можешь быть непримиримым оппонентом, но переступать нравственные нормы недопустимо. Потому, что логика вражды безнравственна по определению.
Обращаем ваше внимание что следующие экстремистские и террористические организации, запрещены в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).