Интервью с Героем России лётчиком-космонавтом Василием Циблиевым
ОШИБКА – ЭТО ГИБЕЛЬ
«ЖУРНАЛИСТСКАЯ ПРАВДА». Василий Васильевич, люди летают в космос уже более полувека, но, тем не менее, каждый полёт до сих пор считается испытательным. Даже должность у покорителей Вселенной называется «космонавт-испытатель». Почему?
Василий ЦИБЛИЕВ. Каждый корабль и ракетоноситель, на которых летит очередной экипаж, являются новыми, спроектированными и построенными специально для данных конкретных космонавтов, то есть одноразовыми. Программа у всех экипажей на каждый полёт различная. Безусловно, что-то общее есть, но если смотреть в целом, то каждый полёт можно назвать уникальным.
Космический корабль – не самолёт. Это в авиации инструктор может дать лётчику два—три вывозных или контрольных полёта, и после этого выпустить в небо самостоятельно. В космонавтике всё по-иному. И любой старт для космонавта, как для Юрия Гагарина, является первым. Именно на этом корабле.
Вы можете возразить, что до нас кто-то уже побывал на околоземной орбите. Действительно, дорожка протоптана. Но кем-то другим, а не конкретно нами. Слово «испытатель» было добавлено более полувека назад не случайно. Так оно сложилось в своё время, так и продолжает оставаться до наших дней.
Василий Васильевич Циблиев
«ЖП». Во время вашего второго полёта на долю экипажа выпало более десяти нештатных ситуаций. Это, наверное, абсолютный рекорд в пилотируемой космонавтике.
В. Ц. Вы шутите, десять! Это только если считать самые серьёзные! Да только на корабле за двое суток, которые предшествовали стыковке с орбитальной станцией, их случилось восемнадцать.
«ЖП». Во время экзаменационной комплексной тренировки экипажу приходится отрабатывать шесть нештаток. А здесь – восемнадцать…
В. Ц. И учтите, что это не тренировка, а реальность, где промедление или ошибка могут означать гибель. Когда мы прилетели на станцию, нештатные ситуации посыпались, как из рога изобилия.
«ЖП». Все ли из случившихся предварительно во время подготовки моделировались на Земле?
В. Ц. Нет, не все. Например, у нас произошла разгерметизация теплоносителя системы терморегулирования, и ядовитые пары этиленгликоля пошли внутрь станции. Надышались мы, естественно, порядочно. Но нужно устранять неполадку. А для этого необходимо распустить так называемый «рукав» (связка кабелей толщиной с человеческое бедро) – да так, чтобы при этом ничего не повредить. А это не так-то просто сделать, да ещё и без специальных инструментов.
Пришлось поработать «Кулибиным» – я приспособил маникюрные ножницы и заточенную железку. Пришлось резать почти три метра – я думал, что пальцы сотру до костей. Хотя, так, в принципе, и получилось.
Нож было использовать категорически нельзя, слишком велика опасность повредить что-то. И тогда – новый отказ и очередная нештатка…
«ЖП». Как подобное изобретательство восприняла Земля и американские партнёры?
В. Ц. Мы всегда говорили нашим партнёрам (пусть они не обижаются), что нужно учить матчасть. Ведь как построена наша подготовка? И командир, и бортинженер готовятся абсолютно одинаково (особенно это касается станции, хотя и корабля тоже). Мы можем в любую секунду заменить друг друга. Названия «командир» и «бортинженер» в какой-то мере даже условны, но раз так было принято много лет назад, то пусть так и остаётся. Мы были прекрасно подготовлены, за что огромное спасибо нашим инструкторам. Это-то, в конечном итоге, нас и спасло.
У нас не было права на ошибку. Если ты что-то где-то не доделал, пропустил, не заметил, это может иметь самые серьёзные последствия не только для тебя, но и для следующего экипажа, и для станции в целом. Вот и приходилось нам изобретать велосипед из подручных средств, другого-то выхода не было. Мы не могли заказать Земле необходимые инструменты и ждать, пока грузовик нам их доставит. Слишком много было поставлено на кон.
БЕЖАТЬ НЕКУДА
«ЖП». Насколько часто во время полётов случаются какие-то нештатки?
В. Ц. Спрогнозировать подобное невозможно. Это зависит от множества факторов. Система может довольно долго безаварийно работать, а потом наступает то ли предел, то ли усталость, то ли еще что-то… И предсказать, что в этом полете будет столько-то отказов, а в следующем – столько-то, невозможно.
Я как-то в шутку спросил у Геннадия Падалки, сколько полотенец с влагой он выкрутил в одном из первых полётов в мешок. Он ответил, что ни одного, у них было сухо.
— Молодец, – сказал я. – А мы только за месяц, когда вышла из строя система терморегуляции, набрали восемь мешков по восемьдесят литров!
Когда в космосе накапливается влага, то возникает большая проблема – куда её девать. Это вам не на Земле – пошёл и выжал полотенце в ведро или раковину. Здесь – космос, и проблема возникает не только в том, куда отжать, но и где потом хранить.
«ЖП». Какая из нештаток была для вас самой страшной?
В. Ц. Самая страшная – не знаю, а вот самая опасная – это столкновение грузового корабля со станцией, когда был пробит корпус модуля «О». Я посмотрел на экспресс-оценку (у нас есть график оценки давления от исходного до критического, когда присутствие экипажа недопустимо) – у нас оставалось пятнадцать минут. Если на тренировках темп падения давления был один миллиметр в минуту, то здесь – 12—15. Барабанные перепонки сдавливало настолько сильно, что если не откроешь рот, то они могли бы лопнуть.
По инструкции, если у экипажа остаётся в запасе менее 45 минут, необходимо предпринять лишь одно действие – покинуть станцию. Но я принял решение – рвём кабели и закрываем люки. Специалисты в Центре управления полётами переживали, спрашивали, какие лампочки горят на центральном пульте. Какие? Да, почти все!
Когда на третьи сутки американец спросил меня, почему я отдал такую команду, я не смог объяснить. Естественно, родилась она спонтанно, времени на раздумья не было. Я просто понял, что деваться нам некуда, и если мы не успеем это сделать, то… Но мы успели.
«ЖП». Не буду спрашивать, было ли страшно. В одном из послеполётных интервью вы сказали, что «не боится только дурак»…
В. Ц. Страшно было потом, когда появилось время обстоятельно обдумать, что могло быть, если бы станция погибла. И страшно стало не за себя, а за неё.
Если не получалось расстыковывать разъёмы, то приходилось резать и рвать кабеля. И на удары тока, которые не могли не сопровождать наши действия, старались не обращать внимания. Безусловно, мы понимали, что много систем могут отказать, но другого-то выхода не было. Мы отсекли один модуль, использовав принцип подводной лодки, суть которого заключается в том, что если авария случается в одном отсеке, то задраиваются все люки. Вот и мы отсекли один модуль, а вся станция жила ещё несколько лет.
«ЖП». На что больше надеялись: на свои силы, на Землю, на удачу, на помощь свыше?
В. Ц. В тот момент связи с Землёй у нас не было, она появилась минут через десять после случившегося. Почему так получилось, что на самом опасном участке мы остались без связи? Я потом задавал этот вопрос. Но это уже тема для другого разговора.
Есть фильм, который создал один наш товарищ, он называется «Бежать некуда». Так вот, нам, действительно, бежать было некуда. Мне не хотелось бы подробнее говорить о причинах произошедшего, анализировать все дальнейшие события. Главное, что станцию нам удалось спасти, и сами мы при этом остались живы. А остальное пусть останется за кадром.
«ЖП». Возможность досрочной посадки рассматривалась несколько раз. Решающую роль в принятии решения о продолжении полёта сыграла готовность экипажа продолжать работу?
В. Ц. Мы понимали, что прекратить полёт нельзя. Я не хочу обвинять нашего американского партнёра, который говорил, что всё происходящее очень опасно. Но если бы он сказал, что ему невмоготу, надо на Землю, то был бы досрочный спуск. Но, по большому счёту, он не принимал во всём этом активного участия: он продолжал заниматься спортом, экспериментами, ел, спал, отдыхал. Это мы возились, устраняли нештатки. Подумаешь, пахнет дымом?! Что мы, в юности никогда не сидели у костра? Выяснилось, что американец не сидел.
Я, как командир, прекрасно видел ситуацию и понимал, что если мы закроем люки и уйдём (а нужно было очень многое восстанавливать и доделывать), то станции просто не будет. А так получается, что она пролетала ещё четыре года. Я называл «Мир» нашим космическим испытательным полигоном: чего только на ней не происходило, а она живёт и живёт. Потрясающая надежность! Американцы иногда говорили, что она сделана топорно. А я отвечал – зато надёжно. «Мир» смог доказать всем, что и в экстремальных условиях он может жить и работать.
САМОЕ ТРУДНОЕ – ЖДАТЬ
«ЖП». Наверняка в те годы, что вы возглавляли Центр подготовки космонавтов, на орбите случались нештатки, и не раз. Каковы были ваши чувства и ощущения в эти мгновения, ведь вы сами прошли через столько испытаний и были буквально на волосок от смерти? Что сложнее: самому ликвидировать случившееся в космосе или ждать результатов на Земле?
В. Ц. Мне проще самому, поскольку видишь всю ситуацию целиком. А вот когда в космосе случается нештатка, переживаешь больше на Земле. А как иначе – ведь практически нет информации? Космонавты ведь, как мы в своё время, говорят, чтобы мы подождали, не лезли к ним, у них нет времени, они сами во всём разберутся и всё устранят.
«ЖП». Сейчас много говорят о системном кризисе в ракетно-космической отрасли, в том числе и в пилотируемой космонавтике. На ваш взгляд, он есть?
В. Ц. А почему же нет? Мы прекрасно понимаем, что уход от жёсткого контроля, который мы наблюдаем в крайнее время, не может не принести плачевных результатов. Уходят опытные специалисты и руководители, приходит молодёжь, которую некому обучать. Не секрет, что для большинства людей главную роль сегодня играют деньги, а в ракетно-космической отрасли много не заработаешь.
На одном из предприятий – не хочу называть, на каком именно, – работает один-единственный сварщик-аргонщик. Молодые ребята периодически приходят в этот цех, немного поработают и увольняются. Почему? Работа ответственная, а денег платят мало.
Кадровая проблема в ракетно-космической отрасли выходит на первое место, и Центр подготовки космонавтов не является исключением. И вполне может наступить время, когда старые инструктора уйдут, а поскольку среднего звена нет, то космонавтов будет некому готовить.
Я не спорю: юристы и менеджеры тоже нужны, но без слесарей и токарей, без инженеров и конструкторов страна существовать не может. Во времена Советского Союза система была продумана очень чётко (нет, у меня нет ностальгии по тому времени, но факт остаётся фактом), и было понятно, кто, как и за что отвечает. Сейчас этого, к сожалению, нет. Бесконтрольность и безответственность – причины многих наших теперешних неудач. Причём это характерно для всех отраслей. Помните цитату из фильма «Мальчиша-Кибальчиша»: «И патроны есть, и снаряды есть, а стрелять некому»?
Мы не можем быть лучшими в космонавтике, если другие отрасли у нас в загоне. Ракетно-космическая отрасль не существует обособленно.
«ЖП». Профессию космонавта можно назвать героической и опасной?
В. Ц. Я думаю, подобный вопрос лучше задать не космонавту, а людям других профессий. Лично я очень опасной профессией считаю шахтерскую, когда ты каждую секунду ждёшь обрушения, затопления, взрыва. Я иногда в шутку говорю, что у меня шесть выходов в открытый космос и один спуск в шахту. Так вот, скажу честно, что в шахте я чувствовал себя не очень уютно.
Я бы скорее назвал профессию космонавта необычной и опасной. Конечно, у невесомости есть свои плюсы, но очень много и минусов. А процесс восстановления после полёта занимает столько же времени, сколько ты провёл на орбите. Мы летаем высоко, далеко и долго…
«ЖП». В перерывах между полётами скучали по космосу?
В. Ц. Сначала не очень. А потом увидишь в Центре управления полётами, как ребята там «кувыркаются» – и всё… Космос – как наркотик. Я бы и сейчас с удовольствием полетал, только не на полгода, а чуть поменьше.
«ЖП». Даже несмотря на такой проблемный второй полёт?
В. Ц. Мне иногда говорят: «У вас был самый несчастливый полёт». А я уверен, что он был самым счастливым, поскольку закончился благополучно. Мы живыми вернулись на Землю, сохранили станцию и с честью вышли из всех нештаток. Да, было сложно. Когда восстанавливали систему обеспечения жизнедеятельности, то и по трое суток не спали. У нас и посадка была не сахар – не сработал двигатель мягкого приземления, и нас очень сильно ударило о Землю. Ощущение было такое, как будто вас поместили под Царь-колокол и ударили по нему Царь-молотом. Потом звон в ушах стоял двое суток. Правое кресло от удара о Землю смяло, и мой спортивный костюм, который лежал под ним, не смогли достать. Так я и полетел без него, в том, в чём был. И всё равно был счастлив…
Обращаем ваше внимание что следующие экстремистские и террористические организации, запрещены в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).