Как становятся журналистом. Мне часто задают вопрос: как вы пришли в журналистику? И я совершенно честно отвечаю: случайно. И добавляю, что никогда – даже в юности, когда все вздыхают о какой-то профессиональной романтике – не мечтала о журналистике, хотя, надо сказать, что профессию уважала, мэтров почитывала с удовольствием, фильмом Герасимова засматривалась. Но не более.
Мечтала быть следователем, распутывать сложные уголовные дела, вести напряжённую дуэль с опасным противником, но это совсем в детстве: лет в десять-одиннадцать. Потом позвало кино. Нет, актрисой быть не хотелось никогда, но вот режиссура… В ту пору я открыла для себя итальянских неореалистов и видела себя в будущем кем-то вроде Антониони в юбке.
Надо сказать, что училась я всегда хорошо, побеждала на городских и республиканских олимпиадах, выступала с «художественным чтением» на торжественных концертах, снималась на местном телевидении, читала стихи в радийном эфире, словом, в маленьком Владикавказе меня знали многие, и мой юношеский максимализм экстраполировал эту известность так широко, как я могла только представить. Как минимум, до самой Москвы, которая, по моему разумению, должна была встретить меня с распростёртыми объятиями, а уж режиссёрский факультет ВГИКа – так и вовсе выкатить красную дорожку.
Надо ли говорить, что всё произошло с точностью до наоборот? ВГИК встретил меня множеством народа, заполнившим всю мостовую. Толпа немедленно обволокла вязкой пеленой жутких историй: про 1000 человек на место, про людей, состарившихся в статусе неудачливых абитуриентов, про чьи-то вспоротые вены…
Словом, мне хватило. Нет, я не испугалась. Я была глубоко оскорблена тем, что никому в этой огромной толпе не было до меня ни малейшего дела. «Ну и не надо», – сказала я толпе и решила искать признания в иных палестинах.
Впрочем, большого выбора этих самых палестин в ту пору не наблюдалось. На всех газетных полосах зазывно гремел один только БАМ, завораживал романтикой цветущего багульника и мистическим гулом времени. Про этот самый гул какой-то модный тогда ВИА пел, обращаясь словно персонально ко мне: «Слышишь, время гудит: Б-А-М! На просторах гудит: Б-А-М!» – и чего-то там… тра-та-та… «покоряется нам!». С пропагандой тогда было всё в порядке.
Из Москвы я направилась прямиком в Забайкалье. До Читы поезд шёл шесть дней. К концу путешествия я твердо решила стать бетонщицей, уж очень убедительно попутчики, выпускники какого-то столичного ПТУ, расписывали небывалые профессиональные гонорары, достигавшие едва ли не 900 рублей в месяц. Надо ли говорить, что прямо с вокзала я отправилась в обком комсомола, где безапелляционно заявила принявшему меня инструктору о своих профессиональных планах.
Слава богу, у этого человека было чувство юмора и хорошая интуиция. Ситуацию он оценил мгновенно: «Поедешь корреспондентом в районную газету». Зарплата, к слову, была предложена тоже немалая – около трехсот рублей со всеми надбавками.
До районного центра, в котором мне предстояло работать, ехать было почти два часа на электричке, но это было не страшно. Куда более удручающим оказался пейзаж, который открылся мне сразу же за платформой: деревянные покосившиеся дома, пыльная улица без намёка на асфальт.
— Где тут у вас редакция? – всё ещё надеясь на чудо, поинтересовалась я у двух мужичков, расположившихся прямо на лавочке с бутылкой и нехитрой закуской.
— Дык а ково, паря, вона третья изба, отсюда видать.
Они были правы: редакция размещалась именно в «избе», старом заваливающимся домишке, в крохотной комнатушке которого сидел пожилой дяденька, что-то быстро писавший на жёлтом листке бумаге, таком же древнем, как он сам.
Дяденька оказался главным редактором.
— Да знаю я, знаю, – отмахнулся он от моих приветствий и реверансов. – Хорошо, что приехала, мне послезавтра последний край репортаж нужен из Урульгинского, как там у них ипатовский метод пошёл, понимаешь?
Я не поняла ровным счётом ничего. Главный скороговоркой разъяснил мне, что Урульгинский – это колхоз, ипатовский метод – это новый метод уборки, рекомендованный сверху. А ещё – что ехать надо немедленно, для чего нужно просто выйти на «бетонку» и проголосовать.
Удивительно, но я не перепутала ничего – нашла «бетонку», проголосовала, не без труда вскарабкалась в огромный самосвал, который часа через полтора притормозил у кромки поля.
Темнело.
— Вот там, – водитель указывал мне куда-то в необъятную даль, – полевой стан Урульгинского. Председатель сто пудов сейчас там. Поспешай, пока совсем не стемнело.
Я поспешила. Сделала первый шаг по пашне – и провалилась почти по колено: тёплая, рыхлая земля затягивала как тина в болоте. Как дошла до стана – не помню. К счастью, председатель колхоза действительно был там, ужинал с комбайнёрами под навесом, из-под которого тускло светил одинокий фонарь, облепленный мошкой.
— Здравствуйте! Я корреспондент районной газеты, мне надо написать репортаж про ипатовский метод, – сказал я и заплакала.
Никто не засмеялся и даже не отозвался никак, настолько неожиданным было моё явление из темноты, и только председатель через какое-то время всё жеотреагировал:
— Да что же это такое, они теперь детей берут на работу, что ли?
Меня накормили, рассказали всё про ипатовский метод, уложили спать, а утром отправили в редакцию.
Репортаж немедленно пошёл в номер. Журналистский дебют состоялся.
Вскоре я уже исписывала наше «Красное знамя» от корки до корки. В газете работало всего три человека: главный редактор, ответственный секретарь и я, корреспондент. Оба моих начальника были мэтрами журналистики, к тому же очень пожилыми людьми. Потому обязанности между нами распределились следующим образом: они обучали меня азам профессии, а я делала газету. Всю целиком. Писала передовицы, организованные материалы, репортажи и интервью, фельетоны, кроссворды и стихи, которые печатали под разными именами в колонке «Творчество наших читателей». Параллельно училась колоть дрова, топить печь, носить воду из колодца и свежевать дичь – ею иногда баловал местный егерь, на постой к которому меня и определили.
Через два года, когда я вновь появилась в Москве, в кармане у меня лежало направление на учебу, подписанное в читинском обкоме партии. Дорога на журфак МГУ была открыта. Но быть журналистом мне уже совсем не хотелось…
Впрочем, вернуться в профессию всё же пришлось, но это – как говорится в одном популярном телевизионном шоу – совсем другая история.
Обращаем ваше внимание что следующие экстремистские и террористические организации, запрещены в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).